Сергей Бочаров — душевный, гостеприимный человек, и я смог убедиться в этом, побывав у него в мастерской, так сказать в самом сердце художественного ремесла. Чудесный уютный домик живописца находится рядышком с ялтинской набережной. Долгое время он показывал мне свои картины, обращая внимание на детали, тонкости, которые с первого взгляда могли ускользнуть. Открывал передо мной занавес волшебного мира, глубину идеи, грацию и восторг наработанной техники.
– Я вижу жизнь в пленяющей перспективе, — заметил Бочаров, объясняя свое нестандартное мышление художника. И мы долго смотрели на этюд, на котором изображен ялтинский Поликуровский холм: картина разделена на четыре плана, каждый олицетворял свое время года. Слова были лишними, цвет и задумка говорили за себя.
Сергей Бочаров пригласил присесть за столик для беседы, и пока он готовил чай, я смог осмотреться вокруг. Прельстила мой взор старинная мебель, и я в очередной раз убедился в тонком вкусе Сергея. Этот добрый человек первоначально попросил меня рассказать о своей профессии журналиста. И я подумал, что живописец любит вникать вглубь вещей.
Сергей Бочаров один из величайших художников современности. Он пишет картины, изображая в них пространство, в котором время является направлением. Глубина и иносказательность – это почерк Бочарова. История Сергея Бочарова - сплошные впечатления, изображенные красками реальности, он смог реализовать свой талант и постигнуть сложно ощутимую художественную истину. 
– Моя жизнь очень богатая на события, — вспоминает художник. — Моих историй хватит на целую книгу.
— Над чем вы в последнее время работаете, в какой художественной манере пишете?
— Сейчас пишу в основном современные картины с сакральным подтекстом, но при этом не упускаю из вида периоды былой эпохи. Рисунки делаю только с натуры, люблю воспроизводить действо исторического характера. Все просто - я нахожу людей, похожих на исторических персонажей, и перерисовываю их с натуры. Данный подход занимает больше времени и труда, однако работы в итоге получаются довольно реалистичными. Я поставил для себя цель: творить и созидать красоту до конца дней своих. Мои друзья, Федерико Фелинни и Лучано Паваротти, называли меня «великим русским художником». Но я считаю себя смиренным и простым человеком, который живет каждым мгновением. Мое творчество импонирует окружающим, люди устали от агрессии и стараются вопреки действительности увидеть красоту. Я один из самых посещаемых художников, чьи картины собирают множество зрителей в выставочных залах всего мира, даже такое маленькое, но приятное достижение внесли в «книгу рекордов Гиннесса», что мотивирует меня на более важные свершения. Живопись повсюду - это часть жизни людей, соприкосновение реальности с мечтой, восторга с грацией. И мы видим не просто полотна с маслом, а еще и живописное кино жизни.
— Сергей, поведайте нам, насколько тесно переплетается живопись с кинематографом?
— Хочу привести пример, в котором данный стиль искусства ярче всего выражен. Речь пойдет о фильме «Сталкер», над которым я работал как художник. Я изготавливал эскизы, определившие цветовую гамму кинофильма. В основу я взял три цвета: серый, фиолетовый и зеленый. Над картиной я изрядно потрудился, изготовив пять тысяч экспликаций, благодаря которым оператор выстраивал композицию кадра.
Какие у вас остались впечатления о том периоде, когда вы работали над этим фильмом?
— Спустя время после премьеры киноленты режиссер Андрей Тарковский опубликовал в Италии книгу с моими экспозициями, но не упомянул даже мое имя. Я нетщеславный человек, однако уважаю свой труд. Мне не совсем нравится сформированная концепция, вследствие которой лавры успеха достаются только режиссеру и актеру. Работа в кино для художника - неблагодарная участь.
— Но все же расскажите о тайне живописности фильма?
— Тарковский знал законы искусства и умел рисовать. Его видение картины открывало перед зрителями контраст красок. Он один из первых понял, что авторское кино без живописи невозможно. Я помогал ему создавать фактуры, дождь и даже уделяли мы внимание таким деталям как грязь, создавали вокруг нее особый свет, который бы отображал блики и отражение в лужах. Увы, спустя время Андрей утратил подобный подход, когда уехал в Италию, всему виной итальянский неореализм, в который он окунулся с головой. В свое время Тарковский обладал очень тонким подходом. Для тех, с кем работал режиссер, он проводил уникальные тренировки на восприятие. Вырезалось маленькое окошко на белом листе бумаги, которое подставлялось к репродукции известных живописцев, и вопрошаемый по нескольким увиденным мазкам картины должен был угадать художника и название работы. Андрей Тарковский был потрясающе восприимчивым. 
— Как началось сотрудничество с великим режиссером?
— Я согласился принять участие в фильме Андрея Таркавского с интересным названием «Сталкер», так как режиссер пообещал, что после окончания вуза мне присвоят третью категорию художника-постановщика. Что позволило бы мне более свободно творить. Из ассистента я стал самым настоящим художником и спасибо за это Андрею. Он приметил меня, когда я еще учился на втором курсе института. Привлекла его внимание моя курсовая работа на тему «Жизнь Василия Фивейского». Картина размером пятьдесят на семьдесят попросту потрясла Тарковского. Спустя время Андрей уже употреблял мои образы в своих фильмах. Например, написанный «собор» или «светлячки, летящие на огонь». Я был незаменим на съемочной площадке, потому что зачастую умел найти правильные вариации, как снять ту или иную сцену. Первое, что приходит на память, сцена, где на людей напали вороны и вследствие чего человеческие персонажи превратились в птиц. Раскрою для вас секрет кадра. В лужу я накидал хлеб, окрашенный в красный цвет, вороны жадно кинулись его клевать, затем комбинационно подставил кадры с актерами, таким образом, получилась брутальная, мистическая сцена.
— Какой на самом деле Андрей Тарковский?
— Тарковский был эксцентричным, но одаренным человеком, во многом я не разделял его взглядов на жизнь и даже на творчество. Хочу привести пример некоторых сцен из его фильма «Андрей Рублев». О чем я вам расскажу просто ужасно, и не подается оправданию. Фрагмент, когда жгли лошадь, а ее, кстати, и сожгли по-настоящему. Или момент, в начале фильма, по полю Куликовому богатыри ищут Дмитрия Донского, но вместо красного несут черное знамя. Две сцены, мной перечисленные, Андрею не дали вставить в картину. И правильно поступили, не позволив малодушию просочиться в народ. Попросту Андрей Тарковский хотел понравиться иностранцам. Он работал на заграницу, стремясь показать чернь русского народа и облить грязью нашу страну. Тут-то и расходилась созидательная мысль между нами, ведь для меня и сейчас важно возвышать русскую душу, показывая духовную чистоту, то есть к чему должны прийти наши граждане. Андрей казуистическим приемам и пакостному восприятию действительности научился у Сергея Эйзенштейна. Подобные дешевые, грубые приемы приучают психику зрителя, внушая, что скверное и убогое мироощущение — вполне нормальный ход вещей. Ужас навязать достаточно несложно, а вот прекрасную и возвышенную эмоцию – архисложная задача.
— Вы оказались в Италии, как и Тарковский, однако ваши пути разошлись…
— Андрей Тарковский, перебравшись в Италию, приглашал меня для участия в фильме «Жертвоприношение», но я отказался, так как к этому времени выбрал для себя более важное применение своему таланту. Но я рад, сотрудничеству с Тарковским. У меня появился опыт в кино, позже позволивший мне поработать с самыми культовыми режиссерами мира. В то время я много работал на съемочной площадке, стилистически «шлифуя» в год два-три фильма на протяжении долгих лет.
— Что вы для себя почерпнули, находясь в Италии? 
— В этой артистической стране самые целеустремленные жители во всем мире, но духовность у нас в России намного крепче. Я воспитывался на итальянском художестве. Но затем я вырос как творец и осознал, что не хочу заниматься мертвым искусством. Хотя я должен поблагодарить за предоставленную возможность познакомиться с удивительными людьми: Софи Лорен, Микеланджело Антониони, Витторио де Сика, Ингмаром Бергманом и Федерико Фелинни.
— Хочется с нетерпением узнать, о чем вы общались с Бергманом?
— Огромное впечатление произвел на меня шведский режиссер, как по мне именно он открыл психологию живописи. Мы очень много разговаривали о творческом созидании и обменивались художественным виденьем кинематографа в целом. Он в то время работал над картиной «Фани и Александр», которая в итоге стала шедевром. Бергман прислушался к моим рекомендациям и его фильм в цветовой палитре очень сильно от этого выиграл.
— А как именно началась ваша дружба с Федерико Фелинни?
— У нас были теплые душевные отношения, и я долгое время жил в гостях гостеприимного Федерико. Дом находился в городе Кастель-Нуово в пятидесяти километрах от Рима. В то время я был беден, однако Фелинни после того как увидел мои картины, предложил пожить мне у него, и я с удовольствием согласился. Этакий добрый поступок стал для меня отдушиной, ведь меня незадолго до этого обворовали. Поместье было разделено на две части, уютное и с интересным декором. С женой итальянский режиссер не ладил, между ними происходила жгучая страсть. Они виделись только один раз в день, и то за обеденным столом, а я сидел рядом и гадал, кто из них первый кинет друг в друга вилкой. Что сказать, итальянский темперамент! Семья Фелинни шикарно жила, а я экономил каждую монету и даже не ездил на такси. Но то время было прекрасным.
Порой вспоминаю, как я присутствовал на съемочной площадке и наблюдал за работой Федерико Фелинни. Картина снималась в Венеции. И честно сказать, процесс меня очень утомлял. Фередерико обсуждал каждую деталь со всеми участниками фильма. Предложения порой выглядели чрезмерно глупыми, но из сотни решений всегда находился один гениальный ход.
— Почему вы ушли из кино?
— Я оставил кинематограф, так как считаю, что художнику невозможно раскрыть весь свой потенциал именно в киноискусстве. Лично я не знаю ни одного художника–постановщика, работавшего у Фелинни. И считаю, что необходимо стремиться к уровню мастерства Рафаэля, Микеланджело и Караваджо, а не быть второстепенной фигурой в истории кинематографа. И я желаю стать для своего народа новатором и открывателем первостихий великого художественного созидания.
